А.А.Золотов. Статья «Академик Дмитрий Жилинский. 40 дней»

 

Сорок дней без Дмитрия Жилинского… И все эти особенные Сорок дней  - с Ним, в мыслях о Нем, его работах, его жизни в искусстве, в Академии художеств.
Жилинский — художник узнаваемый и при том неподступный — не подступиться к нему. Признание, которое обрело его искусство в художественном мире — буквально, в мире!— не зиждется на расположении публики или критики, хотя расположение это в размахе любви. Оно особенное. Это тот, из редчайших, случай, когда кажется, что данное явление искусства, данный художник были всегда и совсем не требуют наших оценок, однако магически приковывают к себе наше сердечное внимание и увлекают наш интеллект, восхищают в нас дотоле неведомое состояние-мысль, состояние-чувство, состояние-приближение. Мы словно приближаемся к тому, что, оказывается, было в нас — к тому, что включило в себя нас и стало нами.
Жилинский — классик живого современного искусства. Уникальный мастер рисунка, композиции, поэт «осязаемого пространства». Единственный в своем роде живописец. Его живопись впечатляет внутренней выразительностью, будто не связанной с прикосновением руки художника, личностным темпераментом и вообще всем, что по эту сторону полотна. Будто все проступило на полотно само, из глубин иной, не живописной реальности. Будто все проникло на полотно в своем обнаженном цвете и пространственной завершенности, все пришло из глубинной жизни за полотном, из атмосферы. При этом все четко, строго, красиво, остановленно. Вне времени. Время при этом наше, никакое иное, ощущаемое изнутри.
Жилинский — живописец неопознанной правды жизни. От правды его полотен невозможно уклониться. Она входит в тебя, располагает к себе и переинтонирует нашу живую художественную память: сочиненное художником мировидение становится для нас естеством иной жизни, протекающей вокруг нас, проистекающей из нас, но почему-то оставлявшей нас до сей поры вне своего круга. Мы «здесь» (воспринимающие Жилинского) и мы «там» (узнающие себя в кругу персонажей Жилинского и в атмосфере их скромного бытования в красоте) — одно и не одно, мы в разных измерениях реальности, созидающих ее единственность. Правда, восчувствованная художником в реалиях жизни, обретает себя в пластической содержательности его полотен.
В стремлении приблизиться к искусству Дмитрия Жилинского мы отнеслись к философскому творчеству Мартина Хайдеггера, к развиваемому им понятию, обозначенному практически не переводимым Dasein. В переводе авторитетного исследователя В. В. Бибихина это — «здесь-бытие», или «вот-бытие». Нам однако ближе толкование хайдеггеровского Dasein выдающимся русским германистом, эстетиком, литературоведом и глубоко чувствовавшим знатоком музыки Александром Викторовичем Михайловым: «со- бытиё».
Хайдеггеровское Dasein как «co-бытиё» вдруг начинает казаться таким простым и изнутри ясным, когда оказываешься и существуешь в поле притяжения полотен Жилинского.
Здесь кажется, что бесконечный громкий мир отодвинут горами, будто отменен. Но мир в образе мира воплотился здесь в совершенной гармонии, собрав в дарованный тебе круг зрения и то, что открывается взору, и то, что сокрыто от него въяве, но ощущаемо тоже въяве, и, наконец, тебя самого, включенного в образ мира и освобожденного от самого себя. За этими горами будто ничего нет — все перекочевало сюда, к тебе, сделало тебя центром мира и растворило в нем.
Здесь бытие — co-бытиё. Здесь унесенный реальный мир — и не ветром любой силы и направления, но чувственной мыслью художника, опрокинутой в бездонность человеческих трагедий (комедии, кажется, Жилинского не занимают).
Немало сказано авторитетными критиками о «возрожденчестве» Жилинского. Есть, есть основания об этом думать и говорить — они в сфере очевидности, сами просятся на язык и, в известной степени, описательно и ассоциативно примиряют нас с «неопознанным объектом» по имени Дмитрий Жилинский. Все правда, но не вся правда.
Мне кажется, что приблизиться к живописи Жилинского и личности ее творца, преодолев, попытавшись преодолеть дистанцию между воплощенной художником реальностью и той актуальностью, которую мы испытываем на себе, можно только восприняв русского художника из XX и XXI века Дмитрия Жилинского как символиста из XXI века.
Это важное соображение, его можно принять или не принять, но восприятие Жилинского как символиста из XXI века — ключ к плодотворным интерпретациям его созданий. В свои 88 лет Жилинский ощущал себя с изумительной естественностью, внутренней свободой и удивляющей способностью сосредоточить всех на Красоте, людей не покинувшей, но не ощущаемой ими кровно. Между тем Красота у современного человека в крови, и Дмитрий Жилинский, кажется, не понимает нас, когда мы этого не чувствуем.
Символизм как живое средоточие художественного «генетического материала» где-то на глубине торит тонкую общность между искусством Жилинского и вроде бы совсем иной виртуозности живописного слова искусством Валентина Серова, родственником Жилинского по материнской линии. Кровное родство с Серовым здесь не в живописной манере, не в личностной схожести, но в осязании чистоты пространства вокруг людей и событий жизни, людьми воздвигаемых. Люди действуют сообразно своим непреднамеренным разумениям и направленным решениям, но осязаемое художником пространство вокруг них остается чистым (в символистском сознании художника), принимающим всех и вся на «вечное хранение» под неусыпным прозревающим взглядом вочеловеченного времени. Символизм — константа художественности. Символизм — крылья, несущие художника над морем набегающих друг на друга волн реализма и условности.
Юрий Григорович заметил однажды в нашем разговоре о Галине Улановой: «Это фигура, обобщающая время, театр и еще очень многое. Галина Сергеевна Уланова — знак культуры времени». Изумительно точное понимание Улановой. Но вот что здесь особенно важно: обобщающая время, знак культуры времени!
Дмитрий Жилинский — знак культуры времени. Его искусство обобщает время. Существуя в реальном времени, Жилинский уносит реальность в еще не свершившееся и с высоты знака, символа внушает нам способность к идеальному переживанию наших драм повседневности в ряду мировых трагедий. Прекрасна и трагична, и во всех ситуациях идеально возвышенна в полотнах Жилинского сама жизнь в ее непрестанном волнении. Не в движении, но волнении! «Движения» как такового в полотнах Жилинского в сущности нет. Есть дыхание — дыхание персонажей, авторское дыхание и дыхание времени. И коль скоро авторское дыхание приносит чувство изживаемого момента и вместе с этим своего рода документальность в полотна Жилинского, то дыхание персонажей, повинуясь надмирному дыханию времени, сливаясь с ним, приближает нас к воплощенному со-бытию и при этом охраняет его от нас.
Есть в полотнах Жилинского трепетность сущего, которая, обнимая, включает в себя трепетность нашего существования, его безысходность и вечность.
Дмитрий Жилинский — явление особого рода, особого смысла, особого живописного и звукового содержания, культурного контекста, особого функционального предназначения и совершенного индивидуального стиля, притягивающе узнаваемого, ассоциативно устремляющего к заоблачным художественным откровениям иных эпох. Совершенный индивидуальный стиль Жилинского обозначил и выразил склад души художника, его возвысившийся до философии концентрированный творческий опыт и собственно «почерк» — уникальную манеру письма, сформированную таинством рождения пластической идеи и самим движением содержательной мысли, сопряженной с «вызыванием» образа и угадыванием его определенного облика — идеальной графической конструкции в звуконосном средоточии цвета, найденного, сочиненного, возведенного до предельных высот содержательной выразительности. Здесь точность и есть выразительность, восходящая к художественной убедительности.
В искусстве Дмитрия Жилинского происходит мощное, драматическое и драгоценное „разрешение" конфликта, пришедшего из Действительности, в новую среду — по прежнему драматическую, но гармонизованную художественной волей автора, обретшую устойчивость существования в трагедии уже в Действительности художественной.
Живопись Дмитрия Жилинского несет в себе личное чувство сопричастности к реальному художественному времени, в котором и самому живописцу было определено сказать свое Слово не о себе.
Жилинский — современный классик — многими воспринимался и воспринимается сегодня как новатор, выработавший свой язык и раздвинувший пределы высокого профессионального искусства. Но как определить живописный язык и состоявшийся стиль художника? Пожалуй, только как символистский реализм Жилинского.
У этого дивного человека-художника сосуществуют на равных независимо личностное начало и одновременно непротестное чувство единства мира, воспринимаемое зрителем как объективная и при этом приемлемая, гармонизующая (не столько гармоничная, сколько гармонизующая) Данность — объективная и объективно прекрасная, при том что нет никакой благости и «благостной гармонии». Таков, на наш взгляд, символистский реализм Жилинского.
Поистине, все его герои будто не из реальной материи — они условны. Однако концентрация этой реальной условности такова, что возникает живописная плоть.
Герои Жилинского — это люди, чьи тела «вытканы» — сконцентрированы из некоей нематериальной стихии, из генетически идеальной образности.
Герои Жилинского все идеальны. Художник трогательно уверен: к ним невозможно просто так приблизиться — ими можно любоваться, им можно довериться, к ним надо прислушаться.
«Неслышная музыка счастья» (Б. Пастернак) — редкая гостья. В полотнах Дмитрия Жилинского она звучит — зримая и расслышанная.
Работы Жилинского, его жизнь в искусстве — событие в жизни самого искусства в нашем отечестве и — «co-бытиё» с веком и веками. Великий русский художник нашего Времени, из нашей действительности – как Сергей Прокофьев в музыке!
Его нельзя забыть. Слишком многим мы ему обязаны.
Профессор Андрей Золотов,  Заслуженный деятель искусств РФ, академик РАХ, Вице-президент  Российской академии художеств





версия для печати