Российская академия художеств

А.Золотов. Статья «Образ – Облик – Знак». О скульптуре Д. Шостаковича работы З.К.Церетели. 2006
В августе минувшего 2005 года исполнилось 30 лет со дня кончины Дмитрия Дмитриевича Шостаковича. Дату эту общество будто и не заметило – все силы приберегались к 100-летию его рождения в 2006-ом.
Шостакович – личность легендарная. Даже далекому от искусства человеку имя его знакомо, и можно не пояснять, что речь идет о великом русском композиторе и может быть, действительно последнем, воистину, симфонисте в мировой музыке ХХ столетия.
Но как соединить, как примирить в сознании дату кончины и дату рождения уникальной художественной личности, редкостного, незабываемого живого человека, коего выпало реально наблюдать, с кем доводилось время от времени счастливо видеться и беседовать, чьей музыкой проникаться в непосредственном духовном соприкосновении с присутствовавшим в зале автором, в истолковании до конца доверившихся автору исполнителей, владевших тактикой читать бесконечное до конца (Евгений Мравинский, квартет Бетховена, квартет Бородина, Давид Ойстрах, Святослав Рихтер, Мстислав Ростропович, Зара Долуханова, Нина Дорлиак, Галина Вишневская…).
День прощания с Шостаковичем провел черту в жизни многих из нас. У этой черты каждый – в силу своей расположенности к искусству музыки и еще больше, в силу внутреннего устройства – возвел свой памятник Шостаковичу, - невидимый, неосязаемый, но определенно явленный пространству души. Он так или иначе соотносился с прижизненным образом композитора, как напечатлели его не только и не столько бесчисленные фотографы «мастера фотографии», но и избранные художники (Кустодиев, Вильямс, Сарьян, Салахов, скульптор Слоним…).
Теперь в залах Академии художеств на Пречистенке в Москве можно надолго задержаться у новой работы академика Зураба Церетели – «Дмитрий Шостакович» (2006) и соотнести свой «образ памяти» с образом-обликом композитора, что явил художник в масштабе времени и своей эмоциональной памяти, - облик-знак.
Зураб Константинович знал Дмитрия Дмитриевича лично, и, подобно каждому из всех тех, кому также выпало незабываемое переживание встреч с этим человеком и символом нашей общей жизни в искусстве и вне его, испытал на себе могучее влияние личности Шостаковича и творчества Шостаковича.
Новая работа Церетели неожиданна в своем художественном решении, но также и убедительна в таком художественном решении.
Композитор Шостакович предстает во весь свой символический рост. Высота скульптуры не воспринимается как механическое «удвоение-утроение» некоей житейски достоверной величины, но как олицетворение масштаба личности художника, масштаба сотворенного им искусства и художественной значимости личности и творчества Шостаковича в их уникальной целостности.
Фигура решена отнюдь не в камерном ключе, но осмыслена и воплощена мастером в характере самой Действительности, которую Шостакович выразил в своих сочинениях, в своем служении искусству и народу с такою страстью, нежностью и совершенством гения.
«Дмитрий Шостакович» Зураба Церетели узнаваем в своих самых сущностных качествах, мощь характера, тонкость и чуткость душевного устройства организующая творческая воля.
Портретное сходство очевидно, но это портрет-образ. Он заключает в себе художественное обобщение нашего переживания музыки Шостаковича.
В отличие от множества моментальных бытовых фотографий запечатлевших композитора в повседневности и фактически навязавших нам «видео-образ» нервного, изломанного творца, новый скульптурный образ-облик Дмитрия Шостаковича воплощает драматически сосредоточенный, целостный и непобежденный характер художника.
Одну из самых проницательных и по-своему исчерпывающих характеристик Дмитрия Дмитриевича мы находим в ответном письме Михаила Зощенко Мариэтте Шагинян искренне почитавшей Шостаковича и состоявшей с ним (как и с Рахманиновым) в переписке.
Вот что пишет Зощенко: «Мариэтта, исполняю Вашу просьбу - пишу Вам о Шостаковиче. Ваше впечатление о нем - правильное, но не совсем. Вам казалось, что oн - «хрупкий, ломкий, уходящий в себя, бесконечно непосредственный и чистый ребенок».
Это так, но если б это было только так, то огромного искусства (как у него) не получилось бы. Он именно то, что Вы говорите, плюс к тому — жесткий, едкий, чрезвычайно умный, сильней, деспотичный и не совсем добрый (хотя от ума добрый)...
Вот в каком сочетании надо его увидеть, и тогда в какой-то мере можно понять его искусство.
В нем - огромные противоречия. В нем - одно зачеркивает другое. Это - конфликт в высшей степени. Это - почти катастрофа...
Я очень люблю Д. Дм. Он Вам правильно сказал, что я хорошо к нему отношусь.
Мариэтта! Это очень хорошо, что Вам так понравился Шостакович. Это - мудрый человек. И, конечно, очень чистый. Мне кажется, что он великий музыкант. И это казалось мне всегда и даже 15 лет назад... 4 января 41-го года».
Мысленно я перечитывал эти строки перед бронзовым Шостаковичем: будто связанные за спиной руки, или привязанные к столу, как у Святого Себастьяна Антонелло да Месси из художественных собраний Дрездена; Никакой болезненности в лице, одно лишь «чувство боли» в распрямленной сосредоточенности тела пронизанного ощутимо переживаемым состоянием «движения истории» в нем самом и вокруг; распахнутое пальто как фрак на верху бабочка как знак артистической молодости и пожизненной «прикрепленности» к миру искусства; очки из реальной жизни героя, но здесь будто «обрамляющие» взгляд и устремляющие его в неоглядную реальность.
Вспомнилась одна беседа одна с Евгением Александровичем Мравинским. Зашла речь о Шостаковича.
– «Он был распят на музыке», - произнес вдруг Мравинский которому Дмитрий Дмитриевич посвятил свой шедевр – восьмую симфонию.
«Дмитрий Шостакович» Зураба Церетели заключает в себе два живо переживаемых состояния: «уход» и «новое присутствие». Живой и памятный образ Дмитрия Дмитриевича Шостаковича обрел выразительный убеждающий облик и стал знаком правдивой жизни в искусстве художника из незабываемого.
Андрей Золотов. Профессор, заслуженный деятель искусств России. 2006.

версия для печати