Российская академия художеств

«Академия есть учреждение государственное, и на нужды государственные она должна работать, им удовлетворять. Я употребляю в этой статье неоднократно слова «казна» и «казенное искусство», ибо мне важно обозначить этими словами связь между государственным бюджетом - казной, и той государственной миссией, которую я считаю органически и логически присущей Академии художеств. Но я знаю, что как раз эти именно слова «казна, казенный» смутили взаправду или смутили из «полемических соображений» - вопрос неважный.

Ныне я не хочу полемизировать с кем-либо, а желаю лишь пояснить свою мысль, которую считаю верной в основе, хотя едва ли реализуемой.

Я не стану с этой кафедры возобновлять надоевших, всем известных наизусть нападок на Академию. Желающих же ознакомиться с данным вопросом я бы отослал, между прочим, к интереснейшей книге «Мнений», опубликованной года три-четыре тому назад самой же Академией и содержащей критику на самое себя столь суровую, что в сравнении с ней другая оценка покажется, пожалуй, и бледной. Большинство нападок, впрочем, в этой книге касалось постановки школьного вопроса.

И вот спрашивается, в чем здесь главный грех? В частичных ли недостатках устава или в отсутствии талантов, или во всей постановке дела, или, быть может, в преклонном возрасте нынешнего состава заведующих академическим делом? Мне кажется, что ни в том, ни в другом, ни даже в третьем. Замените кем угодно, самыми рьяными и свежими из молодых всех престарелых художников, ведающих Академией, сделайте какие угодно поправки в уставе, измените, наконец, и весь устав, устройте ту солнечную систему, о которой проповедует Репин, а по существу... все останется по-старому. Это дивное здание, этот прекрасный храм, под куполом которого я имею честь сегодня говорить, и впредь не будет служить каким-либо действительным потребностям.

Не лучше ли, однако, сначала попробовать ответить на вопрос: почему это так?

По своей природе Академия - учреждение чисто государственное, казенное учреждение, обладающее специальной психологией.

Всем знакомо захватывающее чувство, которое испытываешь, когда стоишь на Форуме и перед глазами воображения вырастают ныне разрушенные громады цесарского Рима. Кто из нас не мечтает иногда «хоть одним глазком» увидать великолепие Царьграда в эпоху государей македонской династии, когда столица тогдашнего мира стояла вся и целая, и цельная, торжественно однообразная, когда все ее монументальные формы служили одной идее: Царствию Божьему на земле. Кто не бредил, побывав в Версале, о той эпохе гигантов, живших таким размахом жизни, перед которой существование самых наших роскошных людей и проявление вовне самых грандиозных моментов нашей общественной жизни кажутся мещанским ничтожеством? Наконец, здесь, в Петербурге, мы можем знать и ежеминутно изучать, что такое «казенное искусство». Им, этим искусством (а не каким-либо другим), красив Петербург, несмотря на все ужасы климата, несмотря на всю тоску его вялой, озябшей деятельности. Сколько бы ни портило «неказенное искусство» казенную красоту Петербурга, созданную в эпохи более гармоничного течения государственной жизни, та красота столь огромна и прекрасна, что покамест она все еще действует, покамест она является все еще самим лицом нашего странного города. Даже мост-рококо, который так некстати, так бестактно должен перерезать по самой середине всю эту красоту, надо надеяться, не уничтожит ее, а лишь нанесет обидную, позорную царапину. Адмиралтейство же и Биржа спасут.

Мне скажут, что все перечисленные мною примеры красоты не стоят других, мною умолченных. Наряду с примерами «казенного искусства» вспомнят примеры «общественного», более свободного и более душевного искусства. Моему императорскому Риму противопоставят искусство республиканской Греции; моей царской Византии - дивное искусство готики, выросшее на средневековой культуре городского самоуправления; моему Версалю бросят упрек в холоде, в гримасе, в обидной горделивости, моему Петербургу, наконец, противопоставят сентиментальную прелесть всего поэтичного, задушевного творчества русской старины. Однако разве эти противопоставления могут хоть в чем-либо ослабить впечатления красоты и мощи, произведенные на нас моими примерами? А с другой - и вот этот вопрос есть важнейший во всем моем докладе - разве вообще аппарат русской государственной жизни может создать в искусстве нечто подобное тому, что создавали крошечные, сравнительно с ними, хрупкие и трепетавшие совершенно иной жизнью общественные организмы, стоявшие в иной близи к природе и к отдельному индивидууму? Разве не покажется смешным, если великан станет выделывать своими чудовищными пальцами ювелирные вещицы? И разве не обречена эта его бессмысленная работа на роковую неудачу? И, наоборот, разве не будет деятельность того же великана воодушевляющей, бодрящей, изумительной и полной красоты, если он начнет теми же своими пальцами, руками и мышцами взваливать одну на другую горы и повелевать стихиями?

Мы здесь собрались в стенах того учреждения, которое в организме неизмеримого великана, именуемого Россия, должно играть роль этих пальцев... или, вернее, какого-то «художественного мозга». Оставим на минуту партийную борьбу и интересы временного характера и спросим себя по совести: достоин ли этого гиганта этот атрофированный, парализованный мозг?

Имейте, господа, в виду, что мозг этот питается достаточным притоком сил, крови, поставляемой ему всем организмом, всей страной.

Вот тут-то мне и кажется самым важным поверить в необходимость совершенно нового курса, самый же этот новый курс может быть плодотворным в том лишь случае, если он будет гармонизировать с глубинным существом, с самой основной природой Академии.

Вообразим себе на минуту, что вот от всего этого сложного целого, которое называется Академией художеств, волею судеб вдруг осталось это дивное, не имеющее себе подобных, здание со всеми заключенными в нем сокровищами и, кроме того, остался по-прежнему тот громадный приток денег, который является ее бюджетом. Неужели, если бы случилась такая роковая, но и благодетельная катастрофа, кто-либо из вас, людей, столь близко принимающих к сердцу судьбы русского искусства, пожелал бы восстановить существующий ныне порядок: все это училище, в котором потому не учат, что не знают - чему и главное - для чего учить; весь этот совет, состоящий из маститых, но внутренне угнетенных сознанием совершенной своей бесполезности художественных деятелей? Я думаю, что если бы можно было проникнуть в самую душу этих заведующих училищем, этих самых членов совета, ответ получился и от них тот же самый: нет, не стоит возвращаться к старому, вот нынешнему, порядку.

Весь грех не в недостатках устава и проч.; грех в том, что Академия не живет той жизнью, которой она должна жить. И это не только у нас так, но и на Западе. Когда-то Академии были своего рода Парнасами. В состав их приглашались лучшие художники, обязанность которых заключалась в том, чтобы блюсти во всей чистоте так называемый хороший вкус в государстве. При Академиях образовывались училища, чтобы воспитывать этот хороший вкус в юношах и поставлять то же государство такими служителями, жрецами хорошего вкуса. Таковой была Академия и у нас. Но затем явился кризис в общей культуре, опрокинувший самое «аристократическое» понятие о хорошем вкусе и понятие о необходимости его соблюдения. Исчезло и представление о возможности художественных функций в государственном организме.

Нет ничего хуже, если кто живет в разладе с самим собой. Академия представляет из себя именно такое раздвоенное существование, и так продолжать нельзя. Одно из двух: или она должна перестать вовсе быть, или она должна найти свои основы. Учреждение государственное - она должна и служить государству.

Мне скажут (и уже говорили), что проповедью о такой Академии, которая имела бы назначение служить громадной государственной мастерской, поставляющей на всю страну государственное искусство, я подкапываюсь под самую суть современного художества - под индивидуализм, что ли, под личную инициативу. Ничуть. Об индивидуализме я бы советовал вообще не заботиться. Это дело совершенно особое и во всяком случае не могущее быть регламентированным и воспитанным общественным учреждением. Поверьте, что индивидуализму в наше время ничего уже и не угрожает. Индивидуализм есть скорее властный господин, если и не прямо деспот современного творчества. Он-то и дробит его, он-то и лишает его общественного значения. А главное, он вовсе не требует по самой своей сути какого-либо поощрения и попечения. Ведь он обязан непрестанно протестовать против того и другого. Личное творчество должно всецело рассчитывать на личную силу признания. Личное произведение искусства может рассчитывать лишь на отдельные, одинокие оценки и применения. А затем, будьте уверены, что сильная личность всегда победит, всегда выявится и в академической Академии.

Господа, признаюсь, я просто устал от индивидуализма, от творчества вразброд, от художественного хаоса. Скучным казалось недавно академическое безличное творчество начала века, но я бы сказал, скучнее нынешнего творчества безграничной пестроты, несметных личных крошечных выявлений ничего не может быть. Пусть, впрочем, оно продолжает себе существовать, пусть ищут и находят, пусть подстрекают друг друга на новые и новые находки. Однако это не дело Академии. С другой стороны, назревает необходимость какой-то сводки, каких-то созиданий, каких-то подсчетов и итогов. Много нового накопилось, что не приведено еще в порядок, в систему. Для выработки же системы нужны и большие задачи: гигантские стены, огромные площади, дворцы, храмы, театры, улицы, ратуши, вокзалы. И вот это не может быть делом дробной, частичной инициативы одиноких и мелких усилий. Это должно быть делом действительного учреждения, такого всеохватывающего назначения, такой материальной силы, которые соответствовали бы этим колоссальным задачам.

Все дело в людях. И пусть мне не говорят приевшуюся фразу: у нас людей нет. Эту фразу мы слышали, когда С.П. Дягилев основывал наш журнал «Мир Искусства» - однако журнал осуществился, жил, сыграл исключительную роль в истории современного искусства - люди нашлись; эту фразу мы слышали, когда присутствующий здесь князь Сергей Михайлович Волконский пожелал реформировать русский театр, но она не остановила ни его, ни его сотрудников, и вот мы видим теперь русский театр на вершине общественного мнения всего мира - люди нашлись; эту фразу я слышал, когда мы мечтали о создании русской художественной науки недавнего прошлого (ее не было до 1900-х гг.), а перед вами теперь целая библиотека и целый полк выдающихся ученых - люди нашлись. Эта фраза есть бич русской общественности, и в то же время это есть тягчайшая на нее клевета.

Где бы найти то колдовское слово, которое развеяло бы тяжелый кошмар и пробудило бы нашу жизнь к плодотворной работе того объема и захвата, который достоин громады России!

Нет, господа, люди имеются, они налицо; они ждут. Дайте только возможность, и перед глазами вашими явится не скучное искусство, а развернется изумительная, быть может, небывалая в истории деятельность.

Я вижу перед собой великолепную машину, нужно этим людям поручить эту машину. Они-то уже сумеют с ней справиться, они-то знают, как ею воспользоваться. Дайте еще только протянуть проводы от нее к другим колесам государственного механизма. Не оставляйте Академию отрезанной от всего, от всей жизни, даже от «казенной» жизни. И тогда наступит эра, в которой снова создадутся великолепия, достойные самых славных страниц прошлого, тогда улица, площадь, храм и дворец снова засияют большой красотой.

Что ж, что этой красоте не будет доставать интимной прелести, что ей будет присущ известный «академический холод». Разве этот холод портит лицо Рима, Версаля и Петербурга? Общественным явлениям широкого смысла так же к лицу несколько официальный декорум, как интимная прелесть - домашнему очагу. А кто же может создать этот официальный декорум, как неофициальное учреждение, и какому же официальному учреждению не подходит эта задача ближе, нежели Академии художеств?

Доклад А.Н. Бенуа был прослушан собранием с исключительным вниманием и интересом и возбудил оживленные прения. В конце заседания выступил А.И. Гидони от имени ряда лиц, фамилии которых приведены ниже, со следующим заявлением по поводу доклада А.Н. Бенуа: воспользовавшись отношением, проявленным аудиторией, нижеподписавшиеся предлагают собранию выразить А.Н. Бенуа благодарность за его реферат - плод долгой работы на пользу родного искусства. Подписали: барон Н.Н.Врангель, И.А.Фомин, П.П.Вейнер, А.А.Ростиславов, Н.К.Рерих, Н.Е.Лансере, Е.Е.Лансере, Г.К.Лукомский, А.И.Гидони, М.В.Добужинский, В.А.Щуко, А.В.Щусев, М.В.Брайкевич, К.К.Райш-фон-Траубенберг, Г.И.Нарбут, граф В.П.Зубов и Н.З.Панов».

Александр Н. Бенуа
Доклад на общем собрании
Академии художеств 3-го января 1912 г.
(Печатается в сокращении)
Журнал "ДИ" №9-10,2003